Алексей Саморядов и Петр Луцик: несостоявшийся миф (продолжение)

Олег Меньшиков в роли Андрея Плетнева ("Дюба-Дюба")

Любопытно, что на фоне лучших картин девяностых, которые в большинстве своем сложны для восприятия, сценарии А. Саморядова и П. Луцика содержали сильный коммерческий потенциал. Несмотря на то, что ведущий мотив их драматургии – это вполне «перестроечная» тема поиска человеком своего места в новой, враждебной среде, сценарии А. Саморядова и П. Луцика выстроены по всем правилам голливудской кинодраматургии. Главные слагаемые драматургии А. Саморядова и П. Луцика – это переосмысление опыта американского жанрового кино (по воспоминаниям матери П. Луцика, его любимыми фильмами были «Человек дождя», «Охотник на оленей», «Взвод», «Прирожденные убийцы» и картины с Клинтом Иствудом), сочные народные типы и способность рассказать любую увлекательную историю в виде притчи.

А. Хван и Т. Тот, купившись на притчеобразность историй А. Саморядова и П. Луцика, ориентировались в своих постановках на европейский «арт-хаус» в его общепринятом понимании как фильма претенциозного и скучного.

Несмотря на то, что в одной картине преданные поклонники умудряются разглядеть философские глубины, а в другой – увидеть притчу о непостижимом русском характере, и «Гонгофер»,  и «Дети чугунных богов» - 100% трэш.  Ожидаемо, что когда иностранный режиссер собирается снимать картину из русской жизни, рано или поздно в кадре появится танцующий на цепи медведь.

«Нам стыдно его смотреть, - признался П. Луцик после премьеры «Детей чугунных богов». - Я сам работал на прокатных станах, был вальцовшиком. Чудовищная работа. Выскакивает раскаленная полоса из печи: чуть зазевался — прошьет насквозь. В «Детях чугунных богов» ничего этого нет. А вы все в восторге...»

«Понимаете, мы не стремились к тому, чтобы наши персонажи были идиотами, - сокрушался А. Саморядов. - Они нормальные люди, у них есть жены, дети, они умеют радоваться и страдать. А здесь получились монстры... У нас должны были быть прекрасные люди, а не эти уроды».

Галерею «уродов» вполне естественно продолжает «Гонгофер». Но сделанные на более высоком профессиональном уровне «Дюба-дюба» и «Савой» еще острее отражают непонимание постановщиками драматургического замысла.

«Дюба-Дюба» в наследии Саморядова и Луцика занимает особенное, чтобы не сказать – центральное место как работа, в которой собрано наибольшее количество автобиографических мотивов. Например, Джаник, который одолжил студенту-сценаристу Андрею Плетневу маску старухи, в которой тот пытал подпольного советского миллионера – это актер и режиссер Джаник Файзиев, соученик А. Саморядова и П. Луцика по ВГИКу и хороший их приятель. Актер и сценарист Дмитрий Воронков, также близко знавший драматургов, подтвердил нам правдивость расхожей истории о том, как пьяный П. Луцик стрелял из пистолета по соседним крышам. Другой выходец из ВГИКа, Рената Литвинова, и вовсе считает, что «…они с Луциком писали истории не из головы, а из своей жизни». Но это субъективно и упрощенно: странно было бы допустить, что успешнейшие драматурги, у которых «выпадали из карманов пачки денег», промышляют гоп-стопом в ресторанных сортирах.

Трактовок «Дюбы-Дюбы» много, но наиболее близкая к истине – понимание этой истории как такого себе «8 ½» от А. Саморядова и П. Луцика.  То есть произведения, в котором художник, оказавшись в состоянии творческого тупика, но перед лицом подписанного контракта (в данном случае – срока защиты дипломной работы), создает историю об экзистенциальном кризисе художника,  свободно перемешивая фантазии с биографическим и псевдо-автобиографическим фактажом. «Нет невозможных сюжетов», - утверждает Плетнев в ключевом диалоге картины.

В итоге у А. Хвана получился уникальный образец Film Noire – жанра, прямо скажем,  экзотического для российского кино.  Но нелинейное повествование фильма делает его малопонятным, запутанным и временами просто двусмысленным. «Некоторые мои знакомые, с восхищением отзывавшиеся о сценарии «Дюба-Дюба», просто не смогли досмотреть фильм до конца», - вспоминала доцент ВГИКа Вера Тулякова. (В ее сценарной мастерской учились А. Саморядов и П. Луцик.)

Другой главный мотив этой истории – попытка интеллигента найти свое место в криминальной революции. Несмотря на актуальную для своего времени тему, ее разрабатывал только Владимир Хотиненко в своем фильме «Макаров» (1993). Но этот фильм нельзя простить авторам хотя бы за карикатурные образы представителей провинциальной творческой интеллигенции. «Савой», написанный еще в 1986 году (оригинальная киноповесть называется «Праздник саранчи»), исследует эту тему наиболее пристально.

Это «программное» произведение, в котором отразились все будущие темы и конфликты драматургии А. Саморядова и П. Луцика, они написали на втором курсе. (Правда, драматурги потребовали снять свои фамилии из титров фильма: сценарист попросту не указан.) Первая же экранизация оригинального сценария драматургов показала грубое искажение логики развития характера главного героя, которое в будущем станет нормой. Так персонажи «Савоя», «Детей чугунных богов» и «Лимиты», которым суждено было стать киногероями нового времени, превратились в экранных «уродов».

В тексте «Праздника саранчи» нет ни одного случайного жеста, ни одного лишнего слова – это жестко выстроенная структура. Уберите один кирпичик, и обвалится вся стена. Слабовольный, истеричный герой «Праздника саранчи» оказывается в средневековых реалиях советского востока и, продвигаясь от одного испытания к другому, становится изворотливее, жестче, сильнее. Всего четыре месяца отделяет раба на каменоломне от «авторитетного» подручного райкомовского князька. И когда этот вчерашний инженер идет по базару, перед ним «расступаются люди». Но стоило выбросить эту сцену из фильма, и «Савой» окончательно обретает черты типичного «кооперативного» фильма. Зачем герой «Савоя», вернувшись в Москву, застрелил официанта, который вытолкал его из ресторана? Непонятно: ведь он столько пережил для того, чтобы вернуться домой. Герой «Праздника саранчи» - воин, впитавший в себя азиатскую ментальность, и в Москву он вернулся только потому, что поссорился со своим сюзереном. А такой человек не спустит оскорбление «какому-то» официанту.